Трудная исповедьСегодня Антон загружен делами, поэтому уединился в своей комнате. – Антон, а что ты там делаешь? – мама пытается заглянуть в детскую. Бросившись к двери, Антон давит на нее руками и коленом, подпирает стулом. Громко говорит в крашеные доски двери: – Мама, сюда нельзя. Идёт служба. Я – батюшка. Подбегают другие дети. Шёпот, шорохи, мама что-то вполголоса объясняет. Дети колотят в дверь: – Мы тоже хотим в батюшку играть! – Нет! У меня всерьез. А вы смеяться будете. Слышны возня, хихиканье, спор, хныканье. Приближается стук бабушкиной палки. Свистящий шёпот обещает новую игру. Радостный визг, прыжки, бабушкино кряхтенье (это означает, что кто-то повис на бабушкиной шее), чмоканья (это поцелуи в бабушкину щечку) и басистые смешки (это бабушка). Топот ног и шарканье тапочек всё тише, и вот уже где-то на другой половине дома отдаленные взрывы детского хохота и повелительные возгласы взрослых. Возле комнаты Антона тишина. Он прислушивается, бросает строгий взгляд на дверь и возвращается к служебным обязанностям: – Аминь. На полу рассажены в рядок игрушки. – Коля. Твоя очередь. Накидывает на куклу салфетку, слушает, крестится, бормочет: – Ох-ох, стыдно! Как плохо ты себя вёл. Чтобы в последний раз такое было! Поет тоненьким голосом, обходя комнату и покачивая кадилом, связанным бабушкой из пряжи от дырявых носков: – Господи, помилуй… Господи, помилуй…. На Антона с иконы смотрит Бог. Крестится, встает на колени и склонившись до пола, шепчет: – Прости, я маму не слушался. Приподнявшись, встречается с проницательным взглядом Господа, зажмуривается и, уткнувшись лбом в коленки, продолжает: – Сделай так, чтобы я слушался маму. И чтобы мама не сердилась, когда я ее не слушаюсь. Перед сном, после маминой сказки и общих семейных молитв (когда мама обходит кроватки с вопросом о детских проблемах в течение дня), Антон говорит: – Мне надо на исповедь. – Что-то случилось? – Да! – А мне можешь сказать по секрету? – Я ни разу не исповедовался. Это грех! – На исповедь дети начинают ходить с семи лет. Вот когда тебе будет семь лет, тогда и на исповедь. Молчит, думает над мамиными словами. Спустя время, когда все уже засыпают и в комнате слышно тиканье часов, у маминой подушки раздается шёпот: – Мама, ты спишь? – Да. – Нет, не спишь. – А что? – Сколько ждать, чтобы семь лет исполнилось? – Два с половиной года. – Это два с половиной лета, две с половиной зимы, две с половиной весны и две с половиной осени? – Примерно так. – Грехов же сколько скопится! – Ну, хорошо. Через два дня – суббота. Перед вечерней службой попросим отца Андрея, он тебя исповедует. Раз грехов много – тогда, конечно, ты прав. В оставшиеся до церковной службы дни чертит на бумажном листике какие-то условные знаки, спрашивает у мамы, скоро ли суббота. В субботний день мама вынимает из шкафов наглаженную чистую одежду, все готовятся к поездке в церковь. Антон берет из-под подушки записку, исписанную одному ему понятными каракулями. В церкви – очередь к священнику. Батюшка за деревянной ширмой, там – таинство исповеди. Служба еще не началась. Собравшиеся стараются не нарушать тишину разговорами. Из-за ширмы неразборчиво доносятся приглушенные голоса. Горят свечи перед иконами. – Антон, иди, батюшка разрешил. Во время исповеди не крутись, стой спокойно, опустив голову. Руками не размахивай. Не смейся. И не забудь, взрослым надо говорить «вы», а не «ты», – скороговоркой напоминает мама уже неоднократно озвучиваемую за минувшие сутки инструкцию. – А вот Богу можно говорить «ты», – подытоживает Антон. – А почему так? – спрашивает старушка из очереди. – Потому что Он – Отец. Хочет еще что-то сказать, но мама подталкивает туда, где ждут. Взгляды окружающих людей устремлены на мальчика. Делает шаг вперед... Из-за ширмы выглядывает отец Андрей и смотрит на Антона. Идёт к батюшке, ему очень хочется оглянуться на маму, но пересиливает себя. – Дитя мое! Христос невидимо стоит перед тобою, принимая исповедь твою. Не стыдись и не бойся, не скрывая ничего от меня, но скажи всё, в чём согрешил, не смущаясь, чтобы принять оставление грехов от Господа нашего Иисуса Христа. Вот образ Его пред нами: я же только свидетель, чтобы свидетельствовать перед Ним всё, что скажешь мне. Если же что-нибудь скроешь от меня, будешь иметь двойной грех. Ты пришел в лечебницу – не уйди отсюда не исцелённым… Антон вспоминает, что делает мама в таких случаях, и тоже крестится, кланяется, затем тянется на цыпочках, чтобы поцеловать лежащие перед ним Евангелие и Крест, но не достает. Священник поднимает мальчика, и тот прикладывается к святыням. – В чем бы ты хотел покаяться? Роется в кармане, вытягивает носовой платок, игрушечную машинку, и, наконец, находит нужное в другом кармане – бумажный комочек, слипшийся от растаявшей шоколадки, которую сунула внуку бабушка. Расправляет обеими руками листик и смотрит на содержимое записки: жирные шоколадные кляксы напирают одна на другую, поглотив написанное. Вокруг распространяется аромат шоколада. Бумага в руках подрагивает от падающих на неё слез. Антон переводит взгляд на вопросительное лицо близко наклонившегося отца Андрея, сдвигает брови, сжимает бумажку в кулаке, мнёт, прячет в карман. Вспоминает мамин совет о пользе носового платка. Вытирает руки и щёки платком. – Совет на будущее. Шоколад заворачивай в фольгу, – говорит отец Андрей. – А я его уже откусывал. А фантик потерял. – Может, я смогу прочесть? Антон отрицательно мотает головой. – Ты грехи свои там написал? – Почти... – Как это – почти? – Я по-настоящему ещё не умею писать. – Наверное, готовился к исповеди, но сейчас немножко забыл, что собирался рассказать, так? Антон глубоко вздыхает, смотрит батюшке в глаза. – Попробую помочь... Наверное, ты не слушался маму. Так? Ощущает дыхание батюшки. Их лица почти соприкасаются. В знак согласия сильно зажмуривается, а потом широко открывает глаза и делает брови домиком. Отцу Андрею не понятна такая сигнализация. – Я не вполне уяснил, что ты хотел этим сказать. – Это я так киваю головой. – Как это? – Вместо головы кивают мои глаза. – Ммм... Зачем? – Если кивнёт голова, то наши лбы столкнутся. Как машины на дороге. И будут шишки. Как у нас с мамой. – В общем, непослушание было. – Нет. Шишки не потому вскочили. – С шишками разобрались. Дальше. Согрешил ещё тем, что… обманывал старших, так? Собирается ответить, но спохватывается, и прижимает ко рту ладошки. – Так что? – Нельзя об этом говорить. – Тайна? – Да. – Но перед Богом нет тайн, Антоний. – Вы так шутите, что вы – Бог? – Священник – посредник между кающимся и Богом. Через священника Бог принимает тайны кающегося грешника и прощает ему. – Вы только Богу расскажете? А больше никому? – Никому. – Я никого не обманываю. – И всё? Но это разве тайна? – Об этом нельзя рассказывать. Потому что получается хвастовство. А мама говорит, что хвастать – грех. – Ты не хвастаешься. Ты ответил на вопрос. Ещё хочешь в чем-то покаяться? – Хочу. – В чем? – Я скоро засмеюсь. А мама сказала, что смеяться тут нельзя. – Потерпи. – Уже не могу терпеть. – Почему же? – Меня ваша борода щекочет. Повисает тишина. Отец Андрей разгибается. Несколько секунд священник и исповедующийся стоят в молчании. Из глубины церкви слышны детский смех и шиканье взрослых. – Теперь я вас не вижу. Так не интересно. А мама говорила, что голову нужно опускать, когда исповедуешься, – глядит себе под ноги. С высоты доносится голос батюшки: – Может быть, ты перебивал старших, спорил, настаивал на своем мнении? Был недоволен тем, что у тебя нет таких игрушек, как у других? И даже, не исключено, однажды подрался? Поворчал, что рано забирают с прогулки домой? Хотел первым протиснуться на горку и отпихивал других? А может, тебе не нравится, например, борщ, и ты отказываешься от трапезы, и даже иногда не доволен той или иной пищей, которую тебе предлагают дома? Вполне возможно, что ты не так давно топал ногами, кричал, возмущался, сердился, громко плакал? – Откуда вы всё это знаете? Вам Бог рассказывает? – Это распространённые грехи. Все грешат, к сожалению. – И батюшки из церкви не любят борщ кушать? – Ммм… Знаешь, там очередь, столько людей, все ждут. Давай завтра продолжим наш разговор. – А то они станут пихаться в очереди? – Ммм... – А как же грехи? – Потом вспомнишь. – А на батюшек учат? – Да. – А можно батюшкой стать просто так? – Нет. – Я вспомнил грех. Я вчера был батюшкой. И Колю исповедовал. – Ммм... Колю?... Эээ... Какого Колю? – Это кукла моя. Его Колей зовут. Это грех? – Играть не грех. – Я всерьёз. – И всерьёз играть не грех. – Но вдруг я сделаю новый грех! – Надо бороться с собой. – Самого себя дубасить?! – Например. Если рассердился – остынь, не кричи. – Чтобы остытить, надо чай с малиной, и жара не станет. Так моя бабушка говорит. – Вспоминай, что Бога нельзя огорчать грехами, и что Бог всё видит. Гнев и уйдёт. – Ножками? – Эээ... Ну, это образное выражение. Просто как бы его не станет. Уйдёт, одним словом. – А куда уйдёт? К другим людям? Пока отец Андрей собирается с мыслями, Антон продолжает процесс беседы. – А откуда уйдёт, из дома? Навсегда? И даже в гости не придёт? – Ооо... Ну... – Я дверь открою и из дома гнев выгоню. А дверь на два замка и на цепочку закрою. Тогда гнев не придёт больше. Отец Андрей прокашливается и говорит, восстанавливая мысль с прерванного места. – Если не нравится борщ – смолчи, и порадуй маму послушанием. – Нет, не буду я борщ есть! Батюшка кладёт руку на голову мальчика. – Ты споришь? – Нет! Не спорю! Я говорю правду. Я взаправду не буду борщ! В нём капуста и лук плавают. – Тогда… Наступает пауза. – Что? – спрашивает Антон. Вопрос остаётся без ответа. Батюшка отворачивается, наклоняется к стоящей в углу тумбочке, что-то ищет в выдвижном ящике. Находит яблоко, отдает Антону. – Спаси тебя, Господи. На голову кающегося водружаются епитрахиль и тяжелая рука батюшки. Звучит разрешительная молитва о том, что все грехи Антония «отпущаются». Шагает на выход, но с полпути возвращается. – Спасибо за яблоко! Спасибо, что исповедал меня. Ты хороший! Вспомнил, что нельзя говорить «ты». Но по-другому сейчас не может, потому что сердце переполнено благодарностью. – Я тебя буду всю жизнь жалеть. В понимании Антона «жалеть» – высшая степень любви. Батюшка, вероятно, это прочувствовал. Он склоняется близко к лицу мальчика и говорит: – И даже моя борода не помешает? – Нет! – чистосердечно признаётся. – Тогда ты меня крепко утешил. – Да?! По-честному?! – По-честному. Обнимает отца Андрея за колени, вжимается лицом в священническую рясу, затем быстро отодвигается, пятится, достает из кармана машинку и запускает её по полу в сторону батюшки. Смотрит, как машинка подкатывается и упирается в ботинки священника. И вприпрыжку убегает, крича на ходу: – Это тебе!!! Выбежав к людям, резко останавливается, вспомнив один из наказов мамы вести себя в храме чинно. Смотрит по сторонам: вокруг так много ног. Народ расступается. Антон идёт, прижимая к груди, как некую драгоценность, батюшкино яблоко. Ищет взглядом маму, кивает ей, что все нормально. Уже знакомая ему старушка из очереди предлагает конфету. Смотрит на угощение, вспоминает про историю с запачканной запиской в кармане, и отрицательно мотает головой. Степенно поворачивается к алтарю, крестится. – Всё нормально? – шёпотом спрашивает мама. – Почти. – А почему «почти»? – Батюшку жалко… Надо батюшку жалеть. Он всех утешает, а его никто. – А тебя утешил? – Да. Теперь я могу Богу в глаза глядеть. А еще, мама, моё имя у Бога не Антон, а Антоний. А борщ по-церковному – это три пуза. Значит, в три пуза не влезет он, этот борщ. – Хорошо, Антоний. Только не «трипуза», а тра-пеза.
Галина Мамыко, писатель, специально для "Натуральной Жизни"
КомментарииПерейти к обсуждению на форуме >> |